Марлен Дитрих и немецкое кабаре начала ХХ века

Постмодернистский роман

Постмодернистский роман своими интертекстуальными отношениями создает некое виртуальное повествовательное пространство, в котором развивающийся линейно исторический процесс предстает как повторяющийся. Убедившись в неспособности рассказчика или автора внятно и последовательно передать историю героя, читатель начинает рассчитывать на свой авторитет, и в конечном итоге уже зависит от него самого, сумеет ли он преодолеть главенствующий в книге «хозяйский» дискурс и приблизиться к пониманию описываемых процессов. Мультикуль-турность постмодернизма во многом «мешает» восприятию. «Симптом панического состояния общества», обусловливающий «эсхатологическую тоску индивида»,8 усиливается.

Как отмечает Ихаб Хассан, «большинство из нас с горечью признают, что такие понятия, как <...> Человек, Разум, История и Государство, некогда появившись, затем канули в Лету как принципы несокрушимого авторитета; и даже Язык — самое младшее божество нашей интеллектуальной элиты — находится под угрозой полной немощи...»9

Кризис авторитетов привел постмодернистов к эпистемологической неуверенности. Научный поиск естественных наук, по их мнению, не оправдал себя, и они возвращаются к интуитивистскому мышлению, которое, с их точки зрения, должно вывести человечество из кризиса. Интересно, что на данные позиции перешли и многие представители самих естественных наук. А науку (и историю) начали эстетизировать.

По поводу же посредников между книгой и читателем Моника Димпфл в своих «Теоретических изысканиях» пишет: «В общем следует исходить из того, что чем меньше возможностей непосредственного доступа реципиентов к литературной продукции, к художественному произведению, а значит, автора к читателям, тем больше влияние метакоммуникативных функций в сфере ди-стрибьюции и посредничества, тем явственнее проступают определенные коммуникативные барьеры внутри литературно-коммуникативной среды».10 К скептической оценке приходит Берн-хард Циммерманн: «Возрастающая зависимость литературной коммуникации от метакоммуникативных посреднических процессов не позволяет говорить о возрождении литературной жизни, скорее наоборот, <...> свидетельствует о ее дезактуализации и, как следствии, скором угасании».11

Из-за аномального сдвига пластов рефлексии, в чем виновны в большой степени средства массовой информации, действие и коммуникация отделились друг от друга — они не образуют больше художественного произведения, сепарированная коммуникация «привязывается» к действию.12

Но все же не следует заходить так далеко, как некоторые современные медиаутописты, уверяющие, что книга больше не побуждает к анализу, интерпретации прошлого, а служит лишь предметом реализации и утилизации посредством масс-медиа. К тому же, утверждают они, постмодернистские романы характеризуются потерей субстанции.13