Мастер Большого смеха Федерико Феллини
Феллини — замечательный мастер Большого смеха, который звучит в большинстве его фильмов. О нем принято говорить* что он в своем кино «размышлял о творчестве художника». Это отчасти верно, но полуправда более обманчива, чем прямая ложь. Апогей его кино, начиная со «Сладкой жизни», посвящен более капитальной теме. Конструируются модели цивилизованного общества («мир кино», «городок и его жители», «оркестр», «океанский лайнер»), а затем методом хроникального наблюдения мы прослеживаем стадии распада, пробуксовки и самоуничтожения Второй природы. Притом постоянно даются сигналы о присутствии Первой природы, и мы смеемся вслух или про себя именно потому, что художник дает нам шанс посмотреть глазами вольной птицы на человеческий зверинец и его красивые клетки и загоны.
Я вообще думаю, что большое искусство есть только там, где есть большое непослушание и большая дерзость. Большая веселая дерзость художника — это не грубость и хамство, не дурацкое бодание теленка с дубом, а изощренное и артистичное дело, которое зрителям и читателям не всегда и внятны как следует. Это то самое, что я и вижу у Шекспира и Веласкеса или Эдуарда Мане, Чарли Чаплина и Феллини. Мое искусствознание заключается в том, что я пытаюсь заглянуть в механизмы этого большого непослушания. Потому мне хочется смеяться, когда удается встретиться с настоящим шедевром большого искусства. На мгновение ощущаешь себя вольноотпущенником.
Под конец позволю себе еще одно наблюдение. Критики очень не любят и смущаются, а то и сердятся, когда аналогии с жизнью животных в кино слишком очевидны. Характерно, что противники убойных и пародийно наглых фильмов Квентина Таранти-но обзывают его стилистику «зоологической» или «энтомологической». Это верно: герои Тарантино внешне похожи на людей, но вряд ли можно их называть людьми. Они копошатся в кафе и в машине, они копошась убивают друг друга, копошась нюхают какую-нибудь гадость или копошась пыряются ножами, копошась трахаются или копошась отбиваются от полицейских. Это мир хищников или, скорее, хищных насекомых. Если почитать рецензии умных и высоколобых критиков, то обязательно наткнешься на такие отклики, в которых звучит чисто физическое отвращение: фу, какие гадкие твари занимаются своими гадостями на экране, а Тарантино еще с ними возится, ими интересуется. Наверное, он и сам такой же.
Это типичная цивилизационная реакция на иноприродных существ. Нечто подобное есть в отклике патологического расиста на появление инорасового человека, или в неприязни большинства людей к змеям или тараканам.
С другой стороны, существуют увлеченные герпетологи и энтомологи, которые своих змей и мух разглядывают с восторгом. Вероятно, Тарантино умудрился перенести энтузиазм герпетолога или энтомолога на мир людей, точнее, на «нижний мир», underworld. Его забавно и пакостно копошащиеся твари, если ставить их в контекст культурных норм и социальных ценностей, не выдерживают никакой критики. Они дрянь, паразиты из мусорных баков и отхожих мест общества. Тарантино наплодил в своих фильмах каких-то генетически трансформированных двуногих тарантулов большого города. Но герой тут не просто дрянь, а некая особенная дрянь. Он находит способы переиграть и величественных полицейских, и столпов общества, и все законы морали, разума и красоты.
Чарли Чаплину помогали в этом деле магические пинки в зад, Дастину Хоффману (то есть его герою) помогала магическая память. Героям Тарантино тоже помогают некие магические шаманские силы, связь с Первой природой. Его авторитеты и шестерки копошатся весьма энергично, а в последние годы — с применением виртуозно-пародийного кун-фу. Их спасает копошение. Они тоже неуязвимы. Уже их вампиры обложили со всех сторон, уже все японские головорезы с полным арсеналом наваливаются, но насекомый человечишка покопошится, поскачет, поюлит — и вывернется. Это надо понимать иносказательно. Его можно в принципе прихлопнуть, этого шустрого парня или шуструю девицу. Но сам вид неистребим. Очевидно, за ним есть некий мощный ресурс. Его поддерживают материя и энергия природы. Пристыдить Великую мать за нехорошее поведение никому еще не удавалось.