Революция как тема популярного советского кинематографа 1960-1980-х годов

Актуальность темы революции в СССР

Позволим себе усомниться, что начиная с конца 1960-х годов подавляющее большинство населения СССР по-прежнему горячо признавало необходимость свершения Революции и установления социализма. Возможно поэтому самая большая условность в картине Ташкова — это революционный пафос героя, заставляющий его в преддверии казни долго смотреть вдаль горящими глазами, словно видя внутренним взором светлое будущее советского государства. Наигранность, эмоциональная выспренность финала придает и всей картине оттенок эстетического анахронизма. Начиная с 1960-х годов неистовое революционное горение уже не воспринимается как состояние, подлежащее одобрению и восхищению. Ни зрительская аудитория, ни сами создатели кинокартин не могут всерьез разделять позиций героя-революционера. (Объектом же отстраненного наблюдения и осмысления такая позиция тоже не становится.) Люди эпохи заката советского уклада внутренне считают себя уже непричастными к революционному пафосу — вто время как к гражданскому патриотизму времен Великой Отечественной войны относятся с неизменным пиететом.

Таким образом, наше героическое прошлое в эпоху 1960— 1970-х годов расслаивается. Оно разделяется на условное героическое прошлое, внутренняя общность с которым утрачена (это Революция), и подлинное героическое прошлое, с которым есть внутреннее единение и согласие (это Великая Отечественная война). (Ее традиционная мифология пересматривается уже сейчас, в 2000-е годы.) Однако ни советское1 государство, ни даже сама история не отменяли революцию в качестве величайшего события и времени рождения нового общества, продолжением жизни которого являются и 1960-е годы. Кино адаптировалось к этому факту само и адаптировало зрителя эстетическим средством — развлекательной терапией.

Кинематограф делал все для того, чтобы революция превратилась из сакрального мифа в десакрализованную мифологему, подлежащую не историческому, а чисто жанровому эстетическому воплощению, где все как бы не про нас, не про наших предков и не про нашу страну — а про каких-то параллельных, или как сейчас сказали бы, виртуальных персонажей, изначально рожденных не в потоке российской истории, а в искусственно смоделированном авантюрном сюжете. Так происходило психологическое дистанцирование нации, стремящейся превратить начало своей «новой эры», подвергающееся трагической переоценке, во вторую реальность на манер идеализированного средневековья у романтиков.